Переполненный вагон, с запотевшими словно стёкла пассажирами, увозит меня в небытие дантова ада, останавливаясь на каждой станции, обнажая суть его кругов. Машинист выступает здесь в роли Харона. Я такая же, как и все эти люди, но с единым отличием - у меня есть блокнот, у них нет. Они с интересом смотрят. Нет - не на меня. В сторону. Они привыкли, что всегда найдётся один такой изгой общества в вишнёвом пальто и с ручкой в руках. Сегодня мне вверена обязанность проехать семь станций - я вижу семь кругов ада. Сегодня семь. Вчера пятнадцать. На каждой остановке к нам в лодку подсаживаются 10-20 чел. Неизвестно, куда они едут и зачем. Об их пункте прибытия не знаю ни я, ни они. Музыка пульсирует в венах ударами африканских бонгов. Сердце спокойно. Пожалуй, чересчур. Они все живы. Я нет. В голове мысли о предстоящей зубной боли. Мои стигматы мудрости выросли в пятнадцать, но не до конца. В этом бытие ничего не бывает до конца. Теперь они торчат замыкающими пеньками со всех четырёх сторон света моей челюсти. King Crimson заглушают всё нарастающий с каждой станцией страх. Я еду в этот, разбитый на порции двухминутный ад в психоделическом угаре моего, вихляющего мыслями будто тапетка задом, мозге.
Век 21. Одиночество. Эра, эпоха, время. Вокруг мириады жизней, мыслей, частных неурядиц - контейнеры со всей этой жижей, как расплавившиеся манекены прилипли к поручням. Сегодня я строгий наблюдатель и, как Кортасар пытаюсь разглядеть объективность жизни, выходя из своего "я" и смотря на него со стороны, как если бы "я" есть моё воплощение "это". Хотя "оно" мне всё же ближе. Сегодя я стою под фонарём и вижу то, что за пределами его света. Сегодня я творец реальности. Старик Фрейд - мой духовный отец, обзавидовался бы мне. Хорошо брать с собой сотню другую убитых деревьев в виде листков, сшитых воедино и палки с грифелем.
Зубной оказался не так уж и страшен. Удивительное ощущение, когда в твоём зубе появляется нехилая дырка, аки сей сгусток кальция - ракушка, случайно оказавшаяся во рту. Вообще, когда болеет хотя бы какая-то ничтожная часть тела, возникает устойчивое ощущение, что часть, в общем-то, и не твоя. Некое инородное тело неведомым путём проникшее в цельность биологической души, как у японцев в этой штуке о трёх ипостасях человека.
И каждый божий день тебя разрывают мириады мыслей. Чужих! Которые постепенно сливаются в одно целое, силясь быть тобой, твоими желаниями и поступками оттуда вытекающими. Хотя, по большому счёту, никогда и никому не суждено понять тебя.
Живые люди редко понимают меня, а я в свою очередь их. В 12 меня понял Брэдбери, когда я витала в мечтаниях детских и наивных. Где-то по Фрейду. Есть в моей творческой биографии небольшой рассказ на сию тему, попавший как раз на период становления сексуальных желаний - рассказ о жизни любви под дождём. Наивная такая херь. Аккурат всё, как писал Фрейд.